Когда я попал на Колыму, у меня уже не оставалось ровным счетом никаких иллюзий, никакой веры в справедливость, которая якобы должна восторжествовать, в закон и так далее, никакой надежды на пересмотр дела. Была лишь каждодневная, каждочасная борьба за физическое выживание. Именно выживание. И потом, конечно, определенное везение.
Ведь в ГУЛАГе гибли люди и посильнее меня.
В своей автобиографической повести «Саночки» я рассказываю, например, эпизод, когда мне сообщили о том, что — о, чудо! — мне вдруг пришли две посылки, посланные матерью.
За ними в лагпункт нужно было идти 10 километров пешком. Я понимал, что посылки могут спасти мне жизнь, ибо от постоянного голода силы убывали каждодневно и неуклонно, и я отдавал себе отчет, что долго не протяну. Но я физически не мог пройти эти проклятые десять километров. У меня просто не было сил. И тут случилось второе чудо: меня взял с собой опер, возвращавшийся на лагпункт.
А когда по дороге я окончательно рухнул в снег, не в силах сделать и шага, и с глубоким безразличием понял, что это конец, опер взвалил меня на санки, которые тащил за собой, и повез.
Чтобы жестокий опер, давно забывший, что такое сострадание, вез на санках зэка — это было больше, чем чудо.
Посылки были посланы мамой тремя годами раньше, и их содержимое — сало, колбаса, чеснок, лук, конфеты, табак — давно перемешалось и превратилось в смерзшийся камень.
Я смотрел на эти посылки и из последних сил сопротивлялся желанию тут же вцепиться зубами в этот камень.
Я знал, что сразу же погибну от заворота кишок. Я попросил охрану ни под каким видом не давать мне посылки, даже если буду ползать на коленях и умолять об этом, а отколупывать маленькие кусочки три раза в день и давать мне.
Они посмотрели на меня с уважением и согласились.
Когда я говорю, что научился ничего не ждать от лагерного начальства и ничего не просить и что это помогло мне выжить, я не преувеличиваю.
В 43-м году кончился срок моего заключения и мне вручили официальную бумагу с гербом — к заключению добавили еще 21 месяц лагерей.
Я прочел ее почти равнодушно — а что еще можно было ждать от этой системы?
В 45-м году меня все-таки освободили, и я работал в Магаданском драматическом театре, а в 47-м приехал в Москву за назначением на работу.
В моем паспорте была отметка, запрещавшая мне жить в сколь-нибудь крупных промышленных городах, где есть киностудии.
По ходатайству моего учителя режиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова меня направили работать в Свердловск, где я получил временную прописку и начал съемки в фильме «Алитет уходит в горы».
Но тут как на грех киностудию закрыли, производство «Алитета» передали в Москву, где мне жить с моим паспортом запрещалось.
Я нанялся работать в г. Павлов-на-Оке в местный драмтеатр.
И здесь в 49-м году я был снова арестован. Целых полгода ел в Горьком тюремную кашу, а затем меня отправили в ссылку в северный Норильск.
За что, почему, как же так — если бы терзал себя этими вопросами, я бы быстро сошел с ума.
Но как я уже сказал, другого от них не ждал, ни на что не надеялся и потому выжил и на этот раз.
В норильском драмтеатре я познакомился с Иннокентием Смоктуновским, с которым мы вместе играли.
Я сразу понял, что это за талантище. Он прятался в Норильске потому, что во время войны был в плену и боялся, что его посадят. Я долго уговаривал Смоктуновского ехать в Москву, ибо талант его был безмерен и не вмещался в маленький норильский театр.
Он и хотел, и боялся, и я понимал его. Он говорил, что у него нет денег, а когда я предложил одолжить ему, он отказался.
Тогда я купил ему фотоаппарат, научил снимать, и он начал зарабатывать деньги, фотографируя в окрестных деревнях.
Все в те годы нуждались в фотографии, всем куда-то нужно было послать о себе весточку.
Вскоре он вернул мне деньги. Я дал ему рекомендательное письмо к Аркадию Райкину, но вместо Ленинграда Смоктуновский поехал в Волгоград, где играл третьестепенные роли.
Я и там не оставил его в покое и буквально заставил поехать в Москву, в театр Ленком, где его заметил режиссер Михаил Ромм и снял в небольшом фильме.
Так начиналось его стремительное восхождение на олимп советского кино и театра, и я счастлив, что тоже помог ему в этом.
Тем более что добро, как правило, рождает добро.
Вот и Смоктуновский продолжил эстафету добра и привел в кино прекрасного актера Ивана Лапикова.
::::::::::::::::::::::::::::::::
Георгий Жженов
